"Жизнь на всю оставшуюся жизнь"

Странная штука жизнь. Не экономьте себя. Отдавайте себя. Не жалейте себя. И берегите тех, кто рядом, хоть это самое трудное - беречь именно тех, кто близко... Даже если кажется, что у низ, у близких, все хорошо и им ничего от вас не нужно... Потому что сроков никто не знает и потому что мы все друг другу очень нужны. Уже сейчас. Не только на хосписной койке, но и до нее. Ведь койка может и не случиться, а, значит, времени долюбить и поцеловать может просто не быть...

Хоспис - это про жизнь, и если нам с вами не нравится больничная еда, то и на хосписной койке, поверьте, вам захочется чего-нибудь вкусненького. Моя мама, Вера Васильевна Миллионщикова, научила меня не откладывать радости на потом, ведь у наших пациентов нет этого "потом", любые желания надо исполнять сразу, пока не передумали, пока есть силы на радость: шампанское, погулять, снег потрогать или шашлык поесть, или прижаться к собаке, или футбол по телику.

Мы все остаемся собой на больничной койке, если дать нам эту возможность, если снять боль, если близкие рядом, если нет страха перед персоналом. И Резо - Резо даже в хосписе.

Поэтому плачет он по-мужски - скупо, но все-таки плачет, когда видит грузинские хинкали из ресторана "Хачапури", горячие, специально для него привезенные. Пусть плачет, это же жизнь. На всю оставшуюся жизнь.

В палате мама и дочь. Маме 98. Дочь ее не отпускает, не может принять грядущее свое сиротство. А мама уже головой там...

Когда я обращаюсь к ней, к маме, она говорит мне, вырываясь из сонного своего забытья:

- Мамочке, передайте моей мамочке, зачем она оставила меня тут, на море, отвезите меня к ней обратно в Москву...
Смотрю на ее лицо, на румянец, не белые тоненькие волосы, словно паутинка, - она снова маленькая девочка. И хочет к маме, вдыхать сладкий пот ее подмышек, хочет защиты, как в детстве. Не может она больше оставаться матерью для своей дочери и в какой-то момент ловит рукой дочкины пальцы, подносит их к губам, целует и шепчет: мамочка-мамочка-мамочка...

А дочь роняет на простыню слезы и говорит: да, родная моя, я тут, я с тобой. Потом поворачивается ко мне и смотрит на меня растерянно. Просто обнимаю ее и глажу. По волосам и спине. Гляжу и слушаю ее тихие слезы. И думаю, что когда-то и она будет вот так лежать, уходя, и ее мама вернется к ней, вернется в руках и голосе сиделки или волонтера...

Все мы остаемся сильными и взрослыми ровно столько, сколько у нас есть сил на то, чтобы эту свою взрослость осознавать... Быть взрослым - работа. Именно поэтому некоторые взрослыми так и не становятся... А когда силы уходят, когда уходит сознание, мы снова становимся детьми, нам всем делается одинаково страшно в темноте, одиноко и тоскливо. И даже чтобы просто дышать, нужно обязательно слышаться чей-то голос и держать кого-то за руку.

Да, нас всех мало любят, нам всем не хватает теплоты и понимания, главное - не хватает прощения. Возможно, многим и прощать-то нечего, но, как правило, именно те, кому нечего, как раз больше других в прощении и нуждаются...

Именно в хосписе, когда перестаешь бежать и даешь себе время любить, жалеть и прощать, именно тут становится так важна и так заметна каждая мелочь. Именно тут понимаешь, что счастье - из мелочей. Из цветного белья, из вовремя закрытой или открытой двери, из правильного света лампы на тумбочке.

Счастье в руке с вовремя протянутой зажигалкой и в том, что можно покурить вместе. Счастье вспоминать самые лучшие моменты и шептать на ухо маме, даже если думаешь, что она уже не слышит. Счастье в том, что стало не больно, настолько не больно, что даже можно ответить на рукопожатие. Тут, в хосписе, время останавливается и счастье приходит и остается с тобой долго-долго, если помылся первый раз за несколько недель, а то и месяцев, и чувствовал на голове, животе, на бедрах теплые струи душа. Тут каждый день - Рождество, а Новый год - такой же настоящий и честный, какой бывает только в детстве. Тут у людей уходит все наносное, и понимать и любить становится проще. Тут проще сказать, чем утаить. Проще попросить, чем терпеть и молчать. Тут не стыдно. Тут интуитивно понимаешь, что с одним пациентом надо вместе испытывать неловкость, если помогаешь ему сходить в туалет, а с другим нужно вместе поржать, когда вытираешь ему попу.

Наверное, все это потому, что тут люди не прячут себя настоящих. Именно здесь, на хосписной койке, нас наконец-то принимают полностью, такими, как мы есть, со всеми нашими ошибками, сомнительными достижениями, с несовершенством наших душ, всегда страдающих... И может быть, именно здесь мы все-таки почувствуем, что нас любят, и любили всегда, и наконец-то мы за все прощены, скопом, авансом, без суда и следствия, просто потому, что этого всем так хочется... Как бывало в детстве в Новый год, как бывает после причастия...

Хоспис - это всегда про любовь, а значит - про прощение. Себя и других. И тех, кто уходит, и еще важнее - тех, кто остается.

Наше общество не приемлет слабости. Мы все должны быть лидерами, успешными, эффективными, красивыми. Что тогда удивляться, что при таких установках мы не умеем болеть и стареть? Каждый для себя хочет эфтаназию, раз - и все. Легко. Чтобы без мучений и быстренько. Надо, чтобы все было легко. Жить, любить, умирать...

Но прожить без боли невозможно. Надо приучать себя принимать чужую слабость, тогда легче будем воспринимать и свою.

Сынок родился, я так счастлива была, потом сказали: генетический синдром, ходить не будет.
Ксения смотрит сквозь меня, сквозь пространство, в далекий 2014 год, когда родился Сашка.
Я давай плакать, как дурочка, каждую ночь засыпала и молилась: лишь бы ходил! Лишь бы ходил! Потом годик исполнился, стало хуже, он сидеть не мог. И я снова плакала, молилась, ну хоть бы сидел! Хоть бы сидел! Два года, три года, теперь вот шесть. Плакать сил не осталось. Молюсь знаешь как по ночам? Хоть бы жил! Хоть бы жил!